— Я тебя воспитала! — произносит с гордостью. — Вырастила и дала все, что нужно! Высшее образование, лучшую одежду и еду.

— Воспитала — не любила! — боже, как болит сердце.

Его будто выжимает кто-то, поливает кислотой, уничтожает. Опираюсь спиной о стену, потому что иначе упаду. Ноги не держат. Я была готова к разговору с матерью, так мне казалось.

Я ошиблась. Как можно быть готовой к материнскому холоду?

— Ты пойди это расскажи сиротам, которые кучкуются в тесных комнатушках, не нужные никому, не знающие, что такое поддержка и тепло, — стыдит меня.

— А что рассказать, мам? — голос все-таки прерывается. — Ведь я тоже не знаю ничего о поддержке и материнском тепле.

Мать ахает, оскорбившись, с силой бросает тряпку на пол и визжит:

— Не смей упрекать меня! Ты не имеешь права на это! Я была одна! Одинокая несовершеннолетняя малолетка, которую просто использовал залетный парень — и в кусты! А мне было семнадцать, когда я взвалила на себя эту ношу! Семнадцать! Он смылся, оставив после себя рыжий орущий комок! — Господи, почему больно-то так? — Так что не тебе меня упрекать, ясно?!

Я все это знала, историю слышала. Мать познакомилась с моим отцом на местной дискотеке. Столичный парень, который приехал в гости в деревню то ли к бабушке, то ли к дедушке. У них с матерью был короткий, но страстный роман, в результате которого она узнала, что беременна мной. На тот момент отец уже вернулся в столицу.

Так уж вышло, что я не нужна была ни отцу, ни матери. Но она почему-то решила родить.

И теперь всю свою жизнь я выслушиваю упреки — я виновата в том, что личная жизнь у матери не сложилась. Никому не нужна брошенка с ребенком.

— Не моя вина, что ты решила оставить меня и я вмешалась в твою жизнь, разрушила твои грандиозные планы на нее, — я стараюсь говорить спокойно. — И вместо того, чтобы сделать козлом отпущения меня, лучше и правда займись своей жизнью, ведь я больше не «орущий комок» и не потревожу тебя.

Дрожащими руками подхватываю сумку с вещами и прохожу через кухню в соседнюю комнату. На пороге останавливаюсь. Мать молча провожает меня взглядом.

Разворачиваюсь.

— И да. Ты не имела никакого права скрывать от меня состояние бабушки. Она одна из немногих людей, которые мне по-настоящему дороги.

В отличие от тебя, хочется добавить, но я сдерживаюсь. Мать смотрит на меня так, будто я пыль под ногами. Плевать. Я больше не буду заискивать перед ней.

Ухожу к себе в комнату. Тут с души падает огромный груз, и я выдыхаю. Перезваниваю Славе, от которого было несколько пропущенных звонков.

Засыпаю с неспокойным сердцем. Ну вот и наговорили всякого — кому хорошо стало?

А иначе как? Есть выход отсюда?

Глава 39. Я терпел, но сегодня я ухожу

Слава

Гостишка тут, конечно, атас. Но в последнее время меня так часто отправляют в командировки, что тело будто бы уже привыкло к совершенно бесчеловечным матрасам и подушкам.

Или всему виной тревога за Таню? Вчера перед сном мы пообщались немного, и я понял, что с матерью у нее не складывается. Можно подумать, это стало для меня сюрпризом.

Я вообще не хотел, чтобы она возвращалась домой, но… Это ее дом, ее семья, ее мать, хоть и такая… неправильная.

Быстро собираюсь и заезжаю за Таней. Мы договорились вместе съездить к бабушке в больницу и проведать ее, но, когда мы приезжаем, ее отдают нам на поруки вместе с выпиской.

— А как вы хотели, — разводит руками главврач, — положительная динамика налицо, теперь лечение в рамках домашнего режима.

Помогаю Маргарите Львовне усесться, везу домой.

Дома на пороге нас встречает мать Тани. Ошарашенно смотрит на нашу компашку. В глазах пепел. У-ух, злюка какая!

— Я не поняла! А это еще что такое? — окидывает нас исключительно неприязненным взглядом.

— Это я. Мать твоя, — выдает Львовна.

Не сдерживаясь, прыскаю в кулак. Ангелина Викторовна кидает на меня уничижительный взгляд. Бля, ну хочется поднять руки и сдаться, лишь бы она перестала плеваться ядом. Ну реально, ее саму не задолбало это?

— Мама, почему ты дома? Ты же должна лежать в больнице! — переводит взгляд на Таню: —Татьяна, это что за произвол? Как ты посмела увезти бабушку из больницы?! Ей предписан покой!

Ой, блин, ну уймите ее кто-нибудь, реально. Аж в ушах звон стоит.

— Вот именно, мама, покой, — произносит спокойно Таня и помогает бабушке присесть на табурет. — А ты сиреной тут верещишь. Бабушку выписали. Выписка в сумке, если не веришь, сама посмотри, — с вызовом.

Быть не может! Мать реально лезет в сумку и достает оттуда лист, сложенный вдвое. Внимательно читает, хмуро смотрит на свою дочь. Таня вызывающе приподнимает бровь:

— Все? Паранойя закончилась?

— Ты как со мной разговариваешь?! — находится тут же.

Сжимаю кулаки. Бля, ну не бить же ее? Хотя очень хочется заткнуть. Таня, сцепив зубы, смотрит на мать, та пытается испепелить собственную дочь взглядом. Маргарита Львовна тяжело вздыхает на табурете.

— Ты с ума сошла, Гелька? Совсем плохая стала, да? Таня — дочь твоя, а не враг!

— Ну, не знаю, мама, — кривится та. — Как только Татьяна появляется на пороге, так тебе сразу плохо становится. Придумывает глупости какие-то, лишь бы внимание привлечь к себе, а для тебя потом все больницей заканчивается.

Я знаю, это как пощечина для Тани. Незамедлительно придвигаюсь ближе к ней и нахожу ее руку. Сжимаю ледяную ладонь, пожалуй, слишком крепко, но зато так я уверен: она почувствует меня.

Поворачивается. Смотрит на меня красными глазами.

Я здесь детка, рядом. Хочешь, уйдем? Снова пойдем на речку? Будем плавать до ночи, загорать. Я напомню тебе, как могу любить, ты же, наверное, забыла, да? Или пошли на холм, будем провожать закат и целоваться. Не хочешь — так давай рванем на море?

Найдем безлюдный пляж и будем купаться голышом, а после я стану слизывать соленые капли с твоей кожи и напоминать тебе о том, какая ты прекрасная, самая лучшая на свете девочка. Только прошу, не слушай свою мать, все, что она говорит, не стоит ни одной твоей слезинки!

— Еще и этого с собой привезла! Наркоманов не было? Или ты последнего алкоголика выцепила?

Бр-р, токсик. Насрать на ее слова, у дамочки явно проблемы с крышей, подлатать бы. А еще лучше снести ее нахер, чтобы не текла.

Вижу, как у Тани дергается глаз. Она оборачивается к матери и тихо, но уверенно произносит:

— Заткнись.

— Что? — переспрашивает та.

— Я сказала: заткнись! — кричит.

Вау! Моя девочка!

— Да как ты!.. — уходит в ультразвук.

Даже замахивается, но я успеваю задвинуть рыжую себе за спину.

— Геля! — произносит бабуля сдавленно.

Заебись у нее доча, что уж тут скажешь. Матушке херово, а она решила потешить своих демонов.

— Геля, сходи к Кузьминичне, — голос совсем слабый.

Таня присаживается рядом с бабушкой, гладит по руке.

— Не пойду я к этой ведьме, — фыркает мать. — Еще чего!

— Сходи, я сказала! Она настой для меня должна была сделать, — бабушка трет голову. — Уходи.

— Да ну вас! — произносит Ангелина Викторовна обиженно и срывается.

Пробегает мимо меня и спецом толкает в плечо. Ой, бля. Закатываю глаза. Маразм такой.

Надо Татьяну увозить отсюда. Маргариту Львовну, кстати, от неадекватной дамочки тоже неплохо было увезти. Эта баба — отрава. Таня уходит из комнаты, чтобы отнести вещи, и мы остаемся с бабулей вдвоем.

— Маргарита Львовна, а вы давно были в городе? — спрашиваю наигранно весело. — Не хотите перебраться к нам? А то там Василий подолгу один скучает и ссыт мне в тапки от этой скуки. Да и медицина получше.

Бабушка устало улыбается и говорит тихо:

— Не оставлю ее.

— У вас противоядия столько нет.

— У меня иммунитет.

— Она не имеет права так разговаривать.

— Она наказывает саму себя.

— Мне показалось, что она наказывает кого угодно, но только не себя.